А Зося до того жалела все живое, что летом сгребала со скатерти после завтрака крошки и крупинки и несла их в ладошке к муравейнику – кормила муравьев. Муравьи тащили крошки к себе в норы, а Зося радовалась – еще кому-то жизнь стала слаще, сытнее.
Мальчика привезли в детскую больницу милиционеры. Его нашли закутанным в старое полуистлевшее корпе на автобусной остановке рано утром. Бомжиха, с бодуна обходившая улицу в поисках пустых бутылок, обрадовалась, было, одеялу, кем-то опрометчиво выброшенному, потянула за край, а из него голенький ребеночек и выпал.
Баба оказалась не вконец опустившейся. Она завернула пацана, который был так слаб, что и плакать-то не мог, снова в корпе, подхватила под мышку и поковыляла в сторону круглосуточного супермаркета. Положила находку на крыльцо, отогнула край одеяла так, чтобы было видно сморщенное лицо младенца. И пошла прочь. Еще до угла улицы дойти не успела, как милицейская машина уже мчалась по почти пустынному проспекту. Охранник видел, как бомжиха подбрасывает что-то к магазину, и сразу вышел проверить, что именно.
Принимала в больницу малыша сама Марфуза Маликовна. Милиционер протянул брезгливо ей «куль» из пахнувшего почему-то бензином одеяла с ребенком внутри, поморщился и сказал:
— Убедитесь, доктор, что мы его живого к вам довезли. Он синенький какой-то, не ровен час, помрет.
— Глупости говорите, мужчина, — заведующая строго смотрела из-под очков на лейтенанта, — все новорожденные детишки не слишком красивый цвет кожи имеют. Если не умер от заморозка ночью, осень на дворе поздняя, холодная, значит, живучий. Мы его выходим, правда, Зося?
Зося, стоявшая рядом с Маликовной с куском французского мыла и фланелевыми пеленками в руках, деловито кивнула. Поднялась на цыпочки и посмотрела на личико найденыша, сопевшего за неимением сил закричать.
— Марфуза Маликовна, а что, если нам для начала его покормить? – робко спросила Зося, не приученная давать советы другим людям.
— А ты умница, Ахметова, — улыбнулась ей докторша, — сытый организм надежнее некормленого. Давай дуй к старшей сестре, скажи, чтобы готовили смесь для кормления и воду для купания, а я мальчишку пока осмотрю.
Мальчик оказался вполне здоровым. От роду ему был максимум один день, после кормления и купания, согревшись и разомлев, он крепко спал, а заведующая с Зосей стояли над его кроваткой и смотрели.
— Не думаю, что его родила та бомжиха, что к магазину подбросила, или другая нищенка, — рассуждала Маликовна. – Ребеночек доношенный, мать его, даю сто процентов, во время беременности не голодала, не злоупотребляла алкоголем и не курила. Мы сделаем вот что. Не станем давать пацану имя. Где-то на планете живет женщина, мечтающая о ребенке и в душе уже носящая имя, придуманное для сына. Давай будем верить, что скоро такая женщина объявится, и нам не придется малыша передавать в Дом ребенка. Я не хочу, чтобы он запомнил, что такое казенщина. Зови его пока что просто Мальчик. Ну, будешь со мной верить, что найдется мама для Мальчика?
— Да, буду. А, интересно, как его мама все-таки назовет?
— Поживем – увидим, Зося. Дуй, прибери в холле, там родственники мамаш, которые лежат у нас с детьми, в часы посещений натоптали.
Через час у Марфузы Маликовны сидела давняя приятельница, раньше работавшая акушеркой, Баян Есимова, и рассказывала ей удивительную историю.
— Вчера поехала к дочери на дачу, помочь ей в подпол банки с салатами и вареньем спустить, капусту вилками посолить, — начала Баян издалека. — С утра вроде пасмурно было, а к полудню развиднелось, вот я и решила коврики из коридора на ограду кинуть, чтоб посохли. Подхожу к забору, вдруг слышу с той стороны, с соседского участка, стон. Я на цыпочки встала, через забор заглянула, а там в арыке на куче соломы сидит беременная девчонка. Схватки у нее, видно, начались. Губу прикусила, старается не кричать.
— Нечистое дело…
— Нечистое. Я побежала за Марьяшкой, мы с ней две доски в заборе гвоздодером отогнули, под локотки девчонку подхватили и к нам на территорию затащили. Я смотрю – она давно терпит. Ей уже вот-вот рожать. Спрашиваю, что ж ты, дура, на улице-то делаешь, а она говорит, что от родителей беременность скрывала, благо, от природы толстушка, и ребенка родить дома не может. Убьет ее отец.
— А лет-то ей сколько?
— Шестнадцать.
— Точно убьет…
— Я у нее роды-то приняла, она оправилась и говорит, мол, оставьте мальчика себе или выбросите где-нибудь в степи за дачами. Шакалы съедят. Представляешь? Я даже ответить ей ничего не могла, в шоке была.
— И, что, где младенец?
Нелюбимый муж. 